Читать книгу - "Лети, светлячок [litres] - Кристин Ханна"

цвет с темно-фиолетового на гнилостный желто-коричневый. Кожа была вся в мелких ранках и ссадинах, некоторые воспалились. Пухлые губы Талли пересохли и потрескались.

Из кармана рубахи Дороти достала небольшую баночку крема с добавлением пчелиного воска. Зачерпнув пальцем крем, она принялась втирать его в безжизненные губы Талли.

– Думаю, так они мягче станут. Как ты спала сегодня? Как я спала? Да не очень. Все прокручивала в голове, как пройдет с твоим возвращением. Не хочу тебя разочаровать. По-твоему, все хорошо будет? Ну и славно. – Она положила руку на бритую голову дочери. – Когда будешь готова, непременно очнешься. Выздоровление – дело небыстрое. Уж кому это и знать, как не мне.

Тут дверь открылась, в палату вошли Джонни с доктором Беваном.

– Вот вы где, Дороти, – сказал доктор.

Он отступил в сторону, пропуская медсестер и двух санитаров.

Дороти вымученно улыбнулась. Если только для того, чтобы перевезти Талли домой, нужно столько народа, то как она сможет ухаживать за дочерью в одиночку?

– Дороти, выдохни, – сказал Джонни за ее плечом.

Дороти с благодарностью оглянулась на него.

А затем все стремительно закрутилось. Талли переложили с койки на каталку, отключили от аппаратов и покатили каталку к выходу. В регистратуре Дороти подписала документы, забрала рецепты, брошюры по уходу за больным и рекомендации, написанные доктором Беваном. Сидя в машине Джонни, которая ехала за «скорой помощью», Дороти едва сознание не теряла от тревоги.

На Коламбия-стрит улица пошла под наклон, и вот сбоку показалась грубая серая опора эстакады, в которую и врезалась Талли. Возле опоры, на тротуаре, вырос настоящий стихийный мемориал: воздушные шарики, свечи и увядающие цветы. «ОЧНИСЬ, ТАЛЛИ!» – было написано на одном из плакатов, а на другом: «МЫ ЗА ТЕБЯ МОЛИМСЯ».

– Как думаешь, она знает, сколько людей за нее молятся? – спросила Дороти.

– Надеюсь.

Дороти наблюдала, как пейзаж за окном сменяется на пригородный, потом на сельский, как небоскребы уступают место живым изгородям, забитые автомобильные шоссе – пустым дорогам с высоченными деревьями по обочинам. Возле дома они обогнали «скорую помощь» и остановились.

Дороти поспешила открыть дверь. Включила в доме свет и провела специалистов из «скорой» в комнату Талли, где дети Райанов повесили плакат «Талли, с возвращением!».

Дороти по пятам ходила за медиками, засыпа́ла их вопросами, скрупулезно записывала ответы. Она и глазом моргнуть не успела, как все устроилось – спящую Талли разместили в ее комнате. «Скорая» уехала.

– Хочешь, я пока останусь? – предложил Джонни.

Дороти так погрузилась в собственные мысли, что от неожиданности вздрогнула.

– О… Нет. Но спасибо.

– Мара приедет к тебе в четверг, привезет продукты. А мы с мальчишками – на выходных. Марджи с Бадом дали нам ключи от дома напротив.

Сегодня был вторник.

– Марджи просила напомнить, что ей до тебя всего час-другой. Если передумаешь и тебе понадобится помощь, она вылетит первым же рейсом.

Дороти вымученно улыбнулась.

– Я справлюсь, – заверила она, убеждая скорее себя, а не Джонни.

Возле двери он остановился:

– Ты хоть представляешь, как много это для нее значит?

– Я представляю, как много это значит для меня. Часто ли нам выпадает второй шанс?

– Если станет совсем тяжко…

– Я не запью. Не бойся.

– Я не об этом. Просто знай – мы все готовы помочь ей. И тебе.

Дороти посмотрела на Джонни:

– Знает ли она, как ей повезло с вами?

– Прежде мы ей не помогали, – тихо ответил Джонни, и на лице его мелькнула гримаса боли.

Дороти промолчала – слова тут лишние.

Иногда ты просто поступаешь неправильно и вынужден жить со своей ошибкой. Изменить в этом случае можно разве что будущее.

Дороти проводила Джонни до калитки и смотрела вслед его машине. Затем, закрыв дверь, вернулась в комнату дочери.

Спустя час пришла медсестра. Проинспектировав обстановку и осмотрев больную, она дала Дороти руководство по уходу.

– А теперь следуйте за мной.

Следующие три часа Дороти тенью ходила за медсестрой и училась ухаживать за дочерью. К завершению у нее был целый блокнот с записями.

– Надеюсь, вы все усвоили, – сказала под конец медсестра.

Дороти сглотнула.

– Даже не знаю.

Медсестра улыбнулась.

– Вы просто вспомните, как в детстве за ней ухаживали, вспомните, что бывало нужно малышу. Поменять подгузник, подержать на руках, рассказать сказку на ночь. Вот и здесь то же самое. Ну и поглядывайте в записи. И все хорошо будет.

– Матерью я была никудышной, – призналась Дороти.

Медсестра потрепала ее по плечу:

– Мы все так про себя думаем, милая. Вы справитесь. И не забывайте – возможно, она вас слышит. Поэтому беседуйте с ней, пойте, шутите. Говорите все, что в голову придет.

Оставшись в доме вдвоем с дочерью, Дороти тихо вошла к ней в комнату, зажгла свечу с ароматом гардении и включила свет.

Она приподняла кровать на тридцать градусов, подождала немного и опустила. А потом снова подняла.

– Надеюсь, у тебя голова не закружилась. Каждые два часа мне полагается поднимать и опускать тебе голову.

Закончив с этой процедурой, Дороти осторожно убрала одеяло и стала массировать Талли кисти и руки. Проделывая все эти манипуляции, Дороти говорила, говорила… После она не могла вспомнить, что именно говорила, – помнила лишь, что, втирая увлажняющий лосьон в сухую, потрескавшуюся кожу дочери, она заплакала.

Через две недели после того, как Талли выписали из больницы, Мара отправилась на первый сеанс к доктору Блум. Проходя через пустую приемную, она невольно увидела Пэкстона – печального, с проникновенным взглядом, черные волосы упали на лицо.

– Мара, – улыбнулась доктор Блум, – рада тебя снова видеть.

– Спасибо.

Мара села в кресло перед полированным столом. Кабинет запомнился ей более просторным и не таким уютным. Даже сейчас, в серый и дождливый день, вид на залив Эллиот-Бэй отсюда открывался чудесный.

Доктор Блум села напротив.

– О чем тебе хотелось бы поговорить сегодня?

Вариантов было множество – проанализировать бесчисленное количество ошибок и поступков, раскаяние и горе. Мара поерзала – она хотела отвести взгляд, вскочить, подойти к окну, пересчитать листья у растения в горшке.

– Я тоскую по маме, Талли в коме, а я испортила себе жизнь, поэтому теперь мечтаю разве что в какую-нибудь нору заползти и затаиться там.

– Ты же так уже делала, – сказала доктор Блум. Неужели у нее и прежде был такой мягкий голос? – С Пэкстоном. И вернулась сюда.

От осознания этой очевидной истины Мара точно окаменела. Доктор Блум права: все это – розовые волосы, пирсинг, секс – лишь способ спрятаться. Но Пэкстона она любила. По крайней мере, это было настоящее. Пусть то была болезненная любовь, опасная и с надломом, но настоящая.

– От чего ты пряталась?

– Тогда?